Неточные совпадения
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не
вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши
раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
Он
видел потом, как почти каждое слово последовавшего разговора точно прикасалось к какой-нибудь
ране его пациента и бередило ее; но в то же время он и подивился отчасти сегодняшнему умению владеть собой и скрывать свои чувства вчерашнего мономана, из-за малейшего слова впадавшего вчера чуть не в бешенство.
— Щека разорвана, язык висит из
раны. Я
видела не менее трехсот трупов… Больше. Что же это, Самгин? Ведь не могли они сами себя…
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос!
Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие
раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Он сидел на краю печи, свесив ноги, глядя вниз, на бедный огонь свечи; ухо и щека его были измазаны сажей, рубаха на боку изорвана, я
видел его ребра, широкие, как обручи. Одно стекло очков было разбито, почти половинка стекла вывалилась из ободка, и в дыру смотрел красный глаз, мокрый, точно
рана. Набивая трубку листовым табаком, он прислушивался к стонам роженицы и бормотал бессвязно, напоминая пьяного...
В карцерах же я
видел бродягу, который отрубил себе два пальца;
рана повязана грязною тряпочкой.
Мне случалось
видеть, что у подстреленного тетерева каплет кровь изо рта (верный признак внутренней смертельной
раны) — и он летит.
Увидев, в чем дело, он не удивился и не взволновался: за свою практику городского врача он насмотрелся таких вещей, что уже совсем одеревенел и окаменел к человеческим страданиям,
ранам и смерти.
Кергель прибежал тоже посмотреть Грушу и, к ужасу своему,
увидел, что
рана у ней была опасна, а потому сейчас же поспешил свезти ее в своем экипаже в больницу; но там ей мало помогли: к утру Груша умерла, дав от себя показание, что Иван выстрелил в нее совершенно нечаянно.
Он, кажется, все это сам уж очень хорошо знал и только не хотел расспросами еще более растравлять своих душевных
ран; ходившей за ним безусыпно Катишь он ласково по временам улыбался, пожимал у нее иногда руку; но как она сделает для него, что нужно, он сейчас и попросит ее не беспокоиться и уходить: ему вообще, кажется, тяжело было
видеть людей.
Михайлов остановился на минуту в нерешительности и, кажется, последовал бы совету Игнатьева, ежели бы не вспомнилась ему сцена, которую он на-днях
видел на перевязочном пункте: офицер с маленькой царапиной на руке пришел перевязываться, и доктора улыбались, глядя на него и даже один — с бакенбардами — сказал ему, что он никак не умрет от этой
раны, и что вилкой можно больней уколоться.
Она закрыла глаза и пробыла так несколько минут, потом открыла их, оглянулась вокруг, тяжело вздохнула и тотчас приняла обыкновенный, покойный вид. Бедняжка! Никто не знал об этом, никто не
видел этого. Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безыменные страдания, без
ран, без крови, прикрытые не лохмотьями, а бархатом. Но она с героическим самоотвержением таила свою грусть, да еще находила довольно сил, чтоб утешать других.
— Это, как впоследствии я узнала, — продолжала та, — означало, что путь масонов тернист, и что они с первых шагов покрываются
ранами и кровью; но, кроме того, я
вижу, что со всех сторон братья и сестры держат обнаженные шпаги, обращенные ко мне, и тут уж я не в состоянии была совладать с собой и вскрикнула; тогда великий мастер сказал мне...
— Государь, — ответил князь, которого лицо было покрыто смертельною бледностью, — ворог мой испортил меня! Да к тому ж я с тех пор, как оправился, ни разу брони не надевал.
Раны мои открылись;
видишь, как кровь из-под кольчуги бежит! Дозволь, государь, бирюч кликнуть, охотника вызвать, чтобы заместо меня у поля стал!
Авдеева опять перевернули, и доктор долго ковырял зондом в животе и нащупал пулю, но не мог достать ее. Перевязав
рану и заклеив ее липким пластырем, доктор ушел. Во все время ковыряния
раны и перевязывания ее Авдеев лежал с стиснутыми зубами и закрытыми глазами. Когда же доктор ушел, он открыл глаза и удивленно оглянулся вокруг себя. Глаза его были направлены на больных и фельдшера, но он как будто не
видел их, а
видел что-то другое, очень удивлявшее его.
Дело состояло в том, что молодой человек, два раза не выдержавший экзамен, держал третий раз, и когда экзаменатор опять не пропустил его, болезненно-нервный студент,
видя в этом несправедливость, схватил со стола перочинный ножик и в каком-то припадке исступления бросился на профессора и нанес ему несколько ничтожных
ран.
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его спать с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где остался след от
раны. Как живую, он
видел перед собой свою мать — не такою сморщенной, седой и с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к деду.
Другое отношение — это отношение трагическое, людей, утверждающих, что противоречие стремления и любви к миру людей и необходимости войны ужасно, но что такова судьба человека. Люди эти большею частью чуткие, даровитые люди,
видят и понимают весь ужас и всю неразумность и жестокость войны, но по какому-то странному повороту мысли не
видят и не ищут никакого выхода из этого положения, а, как бы расчесывая свою
рану, любуются отчаянностью положения человечества.
Лицо его обильно взмокло от слёз, непрерывно лившихся из красных, точно
раны, глаз, он снова вытащил платок, крепко отёр щёки, подавил глаза, не прерывая речи. Было странно
видеть его дряхлость, это таяние слезами и — слышать тонкий, резкий голосок, и было всё более жалко его.
Турецкое правительство преследовало его, и он, вероятно, в эти два года подвергался большим опасностям; я раз
увидел у него на шее широкий рубец, должно быть, след
раны; но он об этом говорить не любит.
Назарка подошел к телу и поправил подвернувшуюся голову так, чтобы
видеть кровавую круглую
рану над виском и лицо убитого.
— О женщина, ты
видишь перед собой героя, — заявлял немного сконфуженный этой маленькой комедией Пепко. — Жалею, что не могу тебе представить в виде доказательства свои
раны… Да, настоящий герой, хотя и синий.
— Ну, однако, довольно, monsieur Истомин, этой комедии. Унижений перед собой я не желаю
видеть ничьих, а ваших всего менее; взволнована же я, вероятно, не менее вас. В двадцать четыре года выслушать, что я от вас выслушала, да еще так внезапно, и потом в ту пору, когда семейная
рана пахнет горячей кровью, согласитесь, этого нельзя перенесть без волнения. Я запишу этот день в моей библии; заметьте и вы его на том, что у вас есть заветного.
Вспоминая все, что я
видел в университете, я пинцетами стал зажимать края
раны, но ничего не выходило.
Какие я
раны зашивал. Какие
видел гнойные плевриты и взламывал при них ребра, какие пневмонии, тифы, раки, сифилис, грыжи (и вправлял), геморрои, саркомы.
Господь! Постигнуть дай Жуану,
Что смутно
видел он вдали!
Души мучительную
рануСознаньем правды исцели!
Но если, тщетно званный нами,
Он не поймет твоей любви,
Тогда сверкающий громами
Свой гневный лик ему яви,
Да потрясет твой зов могучий
Его, как голос судных труб!
— Нельзя ли похлопотать перевести меня отсюда, — продолжал он. — Здесь, несмотря на ничтожную
рану, умру наверное. Вы ведь всего не
видите, что здесь делается.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она
видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие
раны, исключая
ран, нанесенных камнем и железом.
Поляков вдруг шевельнул ртом, криво, как сонный, когда хочет согнать липнущую муху, а затем его нижняя челюсть стала двигаться, как бы он давился комочком и хотел его проглотить. Ах, тому, кто
видел скверные револьверные или ружейные
раны, хорошо знакомо это движение! Марья Власьевна болезненно сморщилась, вздохнула.
Врач, случившийся тогда, об искусстве которого гремела всеобщая молва,
увидел в нем признаки существования, нашел
рану не совсем смертельною, и он, к изумлению всех, был вылечен.
— А мною, — отвечает, — обет такой дан: быть среди последних — последним на три месяца целых! Желаю подвиг богомольческий совершить вполне, — пусть вместе со всеми и вошь меня ест! Ещё то ли я делаю! Я вот
ран видеть не могу, тошнит меня, а — сколь ни противно — каждый день ноги странникам мою! Трудна служба господу, велика надежда на милость его!
Древесный лист лежал под снегом с осени, а между тем Аполлинарий
видел труп в чистом белом уборе с шитьем, и кровь из
раны еще струилась…
Увидев, что он ранен, Курдюмов бросился к нему, высасывал у него пулю, перевязывал
рану и беспрестанно спрашивал, что он чувствует?
А кровь все льет и льет; прижимает
рану к боку, хочет зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку. Закружилось у него в голове, в глазах черные мухи залетали; потом и совсем потемнело; в ушах звон колокольный. Не
видит он поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: «Не устою, упаду, уроню флаг; пройдет поезд через меня… помоги, Господи, пошли смену…»
Когда раненого Милорадовича принесли в конногвардейские казармы и Арендт, осмотрев его
раны, приготовлялся вынуть пулю, Милорадович сказал ему: «Ну, ma foi,
рана смертельная, я довольно
видел раненых, так уж если надо еще пулю вынимать, пошлите за моим старым лекарем; мне помочь нельзя, а старика огорчит, что не он делал операцию».
Нога, другая нога — неужели все кончено? Нерешительно раскрывает глаза и
видит, как поднимается, качаясь, крест и устанавливается в яме.
Видит, как, напряженно содрогаясь, вытягиваются мучительно руки Иисуса, расширяют
раны — и внезапно уходит под ребра опавший живот. Тянутся, тянутся руки, становятся тонкие, белеют, вывертываются в плечах, и
раны под гвоздями краснеют, ползут — вот оборвутся они сейчас… Нет, остановилось. Все остановилось. Только ходят ребра, поднимаемые коротким, глубоким дыханием.
Кузьма спал, раскинувшись, тяжелым и беспокойным сном; он метался головой из стороны в сторону и иногда глухо стонал. Его грудь была раскрыта, и я
увидел на ней, на вершок ниже
раны, покрытой повязкой, два новых черных пятнышка. Это гангрена проникла дальше под кожу, распространилась под ней и вышла в двух местах наружу. Хоть я и до этого мало надеялся на выздоровление Кузьмы, но эти новые решительные признаки смерти заставили меня побледнеть.
Львов кивнул головою, засучил рукава и с серьезно-мрачным выражением лица приступил к делу. Я
видел, как он запустил в
рану какой-то удивительный инструмент с трехгранным острием,
видел, как острие пронзило тело, как Кузьма вцепился руками в постель и защелкал зубами от боли.
Любо смотреть было, в самом деле, на общее одушевление: самый робкий, самый угрюмый человек не мог, кажется, не увлечься,
видя, как все единодушно и неутомимо хлопотали о том, чтобы раскрыть «наши общественные
раны», показать наши недостатки во всех возможных отношениях.
Однажды, раскрыв
рану, мы
увидели, что часть трахеи омертвела.
Вскоре затем ему пришлось в качестве хирурга участвовать в Крымской кампании; там он
видел много
ран живота, много наблюдал их течение.
Прибежал товарищ, собрался народ, смотрят мою
рану, снегом примачивают. А я забыл про
рану, спрашиваю: «Где медведь, куда ушел?» Вдруг слышим: «Вот он! вот он!»
Видим: медведь бежит опять к нам. Схватились мы за ружья, да не поспел никто выстрелить, — уж он пробежал. Медведь остервенел, — хотелось ему еще погрызть, да увидал, что народу много, испугался. По следу мы
увидели, что из медвежьей головы идет кровь; хотели идти догонять, но у меня разболелась голова, и поехали в город к доктору.
«Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей, живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было наверное двадцать тысяч обреченных на
раны и смерть (может быть, те самые, которых он
видел), — поразила Пьера.
Кто-то напомнил о свайке, с которою утром вчерашнего дня
видели дурачка, но свайка имела стержень круглый: думали, что
рана нанесена большим гвоздем, но большой гвоздь имеет четырехсторонний стержень и он нанес бы
рану разорванную и неправильную, меж тем, как эта ранка была точно выкроена правильным трехугольничком.
Генеральша давно была очень расстроена всем, что
видела и слышала в последнее время; а сегодня ее особенно тяготили наглые намеки на ее практичность и на ее давнюю слабость к Висленеву, и старые
раны в ее сердце заныли и запенились свежею кровью.
Павел Николаевич лежал на мягком матрасе, в блестящем серебристом белье; перевязка его позорной
раны в ногу не причинила ему ни малейшей боли и расстройства, и он, обрызганный тонкими духами, глядел себе на розовые ногти и
видел ясно вблизи желанный край своих стремлений.
Дворняга нюхает скворца и
видит, что хозяин попал не в одну только голову. На груди зияет
рана, перебита одна ножка, на клюве висит большая кровяная капля…
— Я знаю, — отвечал монах, — что вам неизвестны те сложные и значительные связи, которые соединяют вас с судьбою этого земледельца. Но от слепого нельзя ожидать того, чтобы он
видел, и потому я сожалею о том, что вы вредите сами себе, и постараюсь защитить вас от тех
ран, которые вы собираетесь нанести себе.
А утром Люба, дочь соседнего сторожа,
увидела на дворе Сартановской дачи, перед свиною закуткою, труп Анны Ивановны. Около нее лежала миска с разлившимся хлебовом для поросенка. В левом боку была пулевая
рана.
А та, настоящая биржа, куда лились все артерии Лондона и City с его еще не виданным мною движением, давала чувство матерьяльной мощи, которая, однако, не могла залечить две зияющие
раны британской культуры: проституцию, главное, пролетариат, которого также нельзя было
видеть в Париже в таких подавляющих размерах.